КАВКАЗСКИЕ неПЛЕННИЦЫ

В № 12 за 2005 год я рассказал об удивительной судьбе черкешенки Айшет, ставшей турецкой рабыней, а затем одной из самых знаменитых парижанок XVIII века – мадмуазель Аиссе. Ее красотой и умом восхищались Вольтер и Филипп Орлеанский, она послужила прототипом романа аббата Прево «История современной гречанки».
Франция от Кавказа далеко, Россия - рядом. Судьбы черкешенок переплетались с русскими чаще и теснее. Вот три истории из разных эпох.

Русская царица – черкешенка

Красавица Гошаней знала, что к ее отцу, князю Темрюку Идаровичу,  приехали знатные гости – послы московского царя. Ей велели оставаться на женской половине дома, но шестнадцатилетнюю княжну снедало любопытство: с чем приехали русские послы?

Темрюк Идарович объединил многих кабардинских князей, защищая земли адыгов от Турции и ее вассала Крымского ханства; он стал  князем Большой Кабарды. Но силы были слишком неравны, и Темрюк отправил к русскому царю Ивану Васильевичу послов с просьбой принять Кабарду под руку Москвы. И царь прислал Темрюку «великое жалование» и уверение, что принимает князя Темрюка «со всей своей братиею и з землею государю в службу». С тех пор русские и адыги, которых чаще называли «пятигорскими черкесами», вместе сражались против Турции, Крыма и Ногайской Орды…

…Наконец, Гошаней позвали приветствовать гостей. Она вошла, с достоинством поклонилась и произнесла учтивую речь. Гости ничего не поняли, но довольно улыбались и кивали головами: хороша княжна!..

Когда послы уехали, отец сказал Гошаней: «Радуйся, к тебе сватается русский царь!»

А послы, Вокшерин да Микитин, воротившись в Москву, расхвалили Ивану Васильевичу кавказскую невесту. И за дело! Путешественники востока и запада восхищенно писали о черкешенках, их красоте, статности и целомудрии. Царь Иван Васильевич тотчас повелел привезти невесту с родственниками в Москву.

Примерно за год до того скончалась первая жена Ивана Грозного – Анастасия Романовна. Царь сильно горевал и на похоронах ее рыдал «от жалости сердца». В смерти супруги Иван винил бояр, мол, они царицу «извели». А бояре, страшась государева гнева, советовали ему поскорее жениться. С таким же увещеванием обратился к царю и митрополит Макарий.

Иван Васильевич несколько раз пытался породниться с иноземными государями, засылал послов-сватов в Швецию, Польшу, а позднее и в Англию. В этот раз он дипломатично намекнул польскому королю Сигизмунду II, что он, мол, вдовец, а у короля две незамужние сестры. Но Сигизмунд сделал вид, что не понял намека. Вот тогда Иван VI и послал Вокшерина да Микитина в Кабарду «черкесских князей дочерей смотрети».

Выбор Ивана Грозного только на первый взгляд может показаться экзотическим. То был не первый случай, когда русские князья брали в жены черкесских княжон. Кабардинцы издавна состояли на государевой службе: российские князья Черкасские ведут свой род от владетеля Идала, прапрадеда Темрюка. Фамилию Черкасских носили и вновь прибывшие Темрюковичи.

Главный же смысл поисков жены-иностранки был практическим: если не снять, то хотя бы облегчить одну из военных угроз – на западе или на юге. На западе не получилось, поэтому Иван Васильевич и решил породниться с сильнейшим кабардинским князем. Надо сказать, что некоторые знатные адыги уходили к недругам России: много черкесов служило турецкому султану; как раз в это время в Краков прибыли пять адыгских князей со своими знатными земляками, и польский король принял их на службу, даровав всем  шляхетство.

Летом 1561 года Гошаней, или Кученей, как произносили русские, в сопровождении брата Салтанкула и небольшой свиты приехала в Москву. Им отвели хоромы вблизи Кремля. Через несколько дней Иван Васильевич велел «княжне черкасской быти на своем дворе», «смотрел ее и полубил». По древнему обычаю, жених вручил невесте кольцо и платок, расшитый жемчугом. Тянуть со свадьбой не стали. Но сперва Гошаней предстояло принять православную веру. Второго августа ее крестил в кремлевском Успенском соборе митрополит Макарий, и Гошаней-христианка была названа Марией во имя святой Марии Магдалины. А уже на другой день в том же соборе состоялось венчание русского царя Ивана VI с княжной Марией Темрюковной. Звонили колокола во всех церквах московских; перезвон стоял такой, что «люди в разговоре не могли слышать друг друга». Свадьбу же гуляли три дня, да так буйно, что об этом еще долго толковали люди московские и иностранцы.

Юная черкешенка, вдруг ставшая русской царицей, плохо понимала мужа и вообще слабо разбиралась в происходящем. Когда же она изучила русский язык, царь, должно быть, объяснил ей, что его окружают враги и что никому верить нельзя…

Мария Темрюковна не оправдала возлагаемых на нее боярами надежд – уже никто не мог обуздать грозного царя. Наступал самый страшный период его правления – учреждение опричнины, кровавые расправы, разврат и святотатство. И тут же неистовые покаянные молитвы, непрестанные паломничества по монастырям. Мария ездила на богомолья с царем, а иногда с его старшим сыном Иваном или со своим братом Салтанкулом, в крещении Михаилом…

В 1653 году царица родила сына, царевича Василия. Но меньше чем через два месяца младенец умер.

Летописцы нелестно отзывались о Марии Темрюковне, вероятно, потому, что она была чужой; в ней все было «слишком» - слишком черные волосы и слишком белая кожа, слишком блестящие глаза и слишком быстрые движенья. На нее охотно переносили пороки мужа: она, мол, любит жестокие зрелища – казни и медвежью травлю. Однако, сообщали и о неладном житье супружеской четы: о «бесчестии» царя в отношении царицы (то есть о его распутстве), о том, что он однажды «опоил царицу Марью Черкасову»… Иностранный наблюдатель констатировал: царь «отдалил свою черкесскую жену».

Но черкешенка восемь лет оставалась русской царицей – срок вообще немалый, а для жены Ивана Грозного даже очень большой! На ее золотом перстне-печатке  красовался двуглавый орел с  надписью: «Царицы великой княгини Марьи печать».

Тем временем брат царицы Михаил Темрюкович стал одним из самых приближенных к царю, первым дворовым воеводой и главой Опричной Боярской Думы. Женился Темрюкович на девице из рода Романовых, родоначальников будущей правящей династии.

В 1569 году царь с царицей отправились в Вологду на богомолье. Там Мария Темрюковна заболела. В это время Иван Грозный получил известие о «заговоре» в Новгороде Великом и выехал туда, а больную царицу повелел доставить в свою «опричную столицу» - Александровскую Слободу. Долгая и утомительная дорога усугубила болезнь – вскоре после возвращения Мария Темрюковна скончалась.

Царь горевал и о Марии Темрюковне. Должно быть, про себя вспоминал нанесенные ей обиды, но вслух опять винил неких недругов, утверждая, что царица «злокозньством отравлена бысть». В 1570 году, через год после смерти второй супруги, православный государь оплатил поездку в Мекку ее старшей сестре Малхуруб. Посылая деньги, царь писал свояченице: «…И в нашем законе христианском тела после смерти разлучаются, а душа  от любви духовного света не отлучается. А мы, помятуя свою царицу и великую княгиню Марию, по смерти ее, должны кровных ее беречь и жаловать».

Дочь полка

Екатерина Григорьевна Нечволодова помнила о своем детстве немногое. Но это воспоминание мучило ее всю жизнь. Помнила, что звали ее Сатаней. Что однажды в их ауле началась стрельба, загорелись сакли. Она с бабушкой и сестрой побежала к лесу. Бабушка упала, сестра куда-то исчезла. А ее подхватил и посадил перед собой на коня бородатый казак. lign="right" class="style3">Так она оказалась в станице Белореченской, в семье казака, где воспитывалась наравне с его детьми. Семилетняя девочка быстро выучилась говорить по-русски. Ее крестили, и стала она Екатериной.

Однажды к казаку пришел офицер. Катя приветливо поздоровалась с ним и позвала «батю». Офицер долго о чем-то говорил с хозяином. Приходил потом много раз…

Офицера звали Григорий Иванович Нечволодов. Некоторое время назад он был разжалован в рядовые и сослан на Кавказ. Ему уже было под сорок, а он лишь недавно вернул себе офицерские эполеты. Судьба Нечволодова похожа на героико-авантюрный роман. Четырнадцатилетним недорослем он увязался за родным дядей, суворовским ветераном, а через четыре года и сам участвовал в итальянском походе, переходил через Альпы и Чертов мост, не раз сам Суворов благодарил безусого храбреца. Окончил он кампанию майором, с наградами исключительными для его чина и возраста. Но…  Григорий Иванович дрался на дуэли со смертельным исходом, его противник был слишком знатен, чтобы дело было замято. Нечволодова лишили чинов, орденов и сослали в далекий городишко Колу. Он не вынес скуки и бежал в Англию. Жить было не на что, и Григорий Иванович завербовался волонтером в колониальные войска. Тут о нем прослышал русский посланник С.Р.Воронцов, пообещал заступиться и уговорил вернуться в Россию. Император Александр, действительно, помиловал Нечволодова, но орденов не вернул, их пришлось заслуживать сызнова.

Между войнами и походами вспыхнула страстная любовь Нечволодова к польской графине Тышкевич. Они поженились, но нечасто им удавалось быть вместе – муж воевал, был ранен и контужен, подлечившись, снова вставал в строй. В 1813 году Нечволодов опять в чине майора воевал в Павлоградском гусарском полку. Под Лейпцигом произвел несколько блестящих атак, вскоре вернул себе прежние суворовские награды и получил новые.

И тут снова вмешалась судьба-злодейка: Григорий Иванович был азартный игрок (а кто тогда не играл!), и однажды просадил 17 тысяч казенных денег. Его опять разжаловали и направили на Кавказ, рядовым в Нижегородский полк. Военный министр писал при этом Ермолову, командиру Отдельного Кавказского Корпуса: «Желательно, однако, чтобы Нечволодова не так скоро производили в чины».

Нечволодов и тут отличился в боях, так что сам Ермолов просил о его полном и безусловном прощении. Однако Нечволодова произвели только в прапорщики. Тогда хитрый Ермолов прикомандировал Григория Ивановича к линейным казакам, а у казаков свое начальство и свое чинопроизводство. И через четыре года Нечволодов вернул себе все награды и чин майора.

И вот, когда он служил с казаками, жена написала ему, что, поскольку детей у них нет, она хотела бы удочерить сироту, может быть, девочку-черкешенку. Тогда-то Нечволодов и обратил внимание на Катю. Неизвестно, как он сумел уговорить казака, но вскоре Катя переехала к нему на квартиру. Катя были живой и впечатлительной девочкой. Как и Григорий Иванович, она с нетерпением ждала приезда приемной матери. Вскоре графиня Тышкевич, наконец, приехала, и новая семья объединилась. Графиня полюбила девочку, а Катя так и сияла от радости, не отходила от приемной матери ни на шаг. Но общее их счастье длилось недолго. Нечволодову нужно было возвращаться в полк, который стоял в Кахетии. Дорога была долгой и тяжелой. По пути, во Владикавказе, его супруга графиня Тышкевич скоропостижно скончалась от разрыва сердца…

Нечволодов с воспитанницей поселились в местечке Царские Колодцы, неподалеку от Караагача, где располагался Нижегородский полк. Катя сразу сделалась всеобщей любимицей и, как вспоминали, «дочерью полка в полном смысле слова». Среди офицеров-нижегородцев было немало блестяще образованных людей, Катю учили Лев Сергеевич Пушкин, младший брат великого поэта, ссыльные декабристы П.А.Бестужев, Д.А.Искрицкий, А.Е.Рынкевич. А девочка оказалась на редкость прилежной ученицей.

Шли годы, Катя взрослела. В 1830 году она стала женой Григория Ивановича Нечволодова. Летописец полка вспоминал: «Неравенство в годах не мешало их супружескому счастью, потому что все прошлое, пережитое ими вместе, делало их самыми дорогими существами друг для друга. На Нечволодова перенесла Екатерина Григорьевна ту любовь, которую питала к его покойной жене».

Дом Нечволодовых превратился в своего рода салон, где звучала музыка, читали стихи. Тут уютно себя чувствовали как ветераны, так и молодежь. Но особенно теплый прием находили здесь изгнанники – разжалованные и сосланные на Кавказ офицеры. Например, декабрист, поэт и князь Александр Одоевский, уже побывавший до этого в читинских  рудниках и в ишимской ссылке. Офицер-нижегородец М.Розенгейм, впоследствии известный поэт, писал:

Да, помню я ваш дом, радушьем знаменитый,

Приют гонимых всех суровою судьбой,

Для всех изгнанников приветливо открытый,

С его прекрасною хозяйкой молодой!

В доме Нечволодовых непременно бывали многие знаменитые люди, которых судьба занесла на Кавказ. Здесь был проездом в Арзерум А.С.Пушкин. А в 1837 году в Нижегородский полк был переведен из Петербурга М.Ю.Лермонтов за стихотворение «На смерть поэта». Вероятно, этот гость особенно запомнился Екатерине Григорьевне.
В раннем стихотворении «Черкешенка» Лермонтов отдал дань моде на романтический образ кавказской девы:

Но там, где Терек протекает,

Черкешенку я увидал,

Взор девы сердце приковал;

И мысль невольно улетает

Бродить средь милых, дальных скал.

Теперь же поэт познакомился с настоящей черкешенкой – умной, образованной женщиной. Он проводил с нею много времени в беседах. О чем он спрашивал ее? Известно только, что Екатерина Григорьевна причастна к замыслу лермонтовского «Демона» и к образу горянки Бэлы из «Героя нашего времени».

После царского смотра Нижегородского полка Лермонтов был  переведен обратно в гвардию. Как известно, ненадолго - через три года он опять был сослан на Кавказ, сменив гусарский ментик на мундир Тенгинского пехотного полка, в котором и был похоронен на Пятигорском кладбище.

Екатерина Григорьевна родила двух дочерей и надолго пережила супруга. Ее дом по-прежнему оставался открытым для офицеров полка и приезжих гостей. Отправляясь на учения или в поход и проходя мимо ее дома, военный оркестр всегда играл марш Нижегородского полка. Впоследствии и другие полки, квартировавшие в Царских Колодцах,  следовали этой традиции.

Каждый год в день рождения М.Ю.Лермонтова Екатерина Григорьевна с дочерьми приезжала в Караагач, где был установлен памятник поэту. Его установил на свои средства грузинский поэт князь А.Г.Чавчавадзе. Он тоже служил в Нижегородском полку в 1837  году, хорошо знал и любил Лермонтова. А когда поэт погиб, Чавчавадзе решил увековечить его память на земле Кахетии. Екатерина Григорьевна с дочками клали к подножию памятника цветы, прибирали вокруг, потом некоторое время сидели рядом… И возвращались в Царские Колодцы.

Екатерина Григорьевна Нечволодова скончалась в 1887 году. Ее похоронили рядом с мужем. Офицеры провожали ее в последний путь с оркестром, но не траурной музыкой, а маршем Нижегородского полка.

Польская черкешенка

На железнодорожной станции прифронтового Невинномысска скопилось много поездов  с эвакуированными людьми и техникой, воинских эшелонов с красноармейцами, оружием и боеприпасами. Начальники поездов охрипли, доказывая, что именно их составу  необходимо дать зеленый свет. Здание вокзала и перроны были к тому же заполнены беженцами, которым вообще не было места в поездах. Сюда же прибывали отряды новобранцев из местных жителей, чтобы двигаться прямо на передовую.

Был среди составов и эшелон с эвакуированными детьми. Один из вагонов был занят воспитанниками детдома для ЧСР (члены семей врагов народа). Эшелон постарались пропустить вне очереди, но, как назло, налетели немецкие самолеты, начали рваться бомбы, многие эшелоны загорелись. Все, кто мог бежать из поездов, бросились врассыпную…

Самолеты отбомбились и улетели. Люди возвращались в свои эшелоны, искали своих. Только что мобилизованный черкес Адам Карданов, разыскивая свое подразделения, услышал детский плач, доносившийся из-под платформы. Солдат нагнулся и увидел маленькую девочку, всю в крови и копоти. Он позвал ее, но девочка не шла к нему. «Вот придут немцы, заберут тебя!» - пригрозил Адам. Девочка быстро выбралась из своего укрытия, солдат подхватил ее на руки. Так, с девочкой на руках, он и догнал свой батальон. К счастью, девочка не была ранена, только поцарапана и сильно напугана. Бойцы окружили Карданова с ребенком, промыли и забинтовали ссадины, накормили девочку.

Командир отозвал Адама в сторону и сказал: «Ребенку с нами нельзя. Мы идем прямо на позиции, защищать Марухский перевал. Отнеси девочку к коменданту и быстро догоняй нас». Солдат хотел было возразить, но командир рявкнул: «Выполнять!» - и приказал отряду строиться.

Найти коменданта на станции было невозможно. Адам увидел двух темноволосых женщин-беженок почти без багажа. «Куда путь держите, сестры?» - спросил солдат, думая, что они тоже горянки. «От Гитлера бежим. Теперь и сами не знаем, куда. Поезд наш разбомбило». Кардамов предложил: «Идите ко мне домой, там вас примут, а девочку отдайте моей жене Фатиме. Есть у нас сын, будет и дочь. Запомните, аул Ново-Хумаринский, там меня всякий знает!»

И солдат побежал догонять своих. А беженки с девочкой еще долго добирались до Ново-Хумаринского. Но оказалось, что женщины забыли имя солдата. Стали спрашивать, кого недавно демобилизовали в армию, но таких в ауле оказалось немало. Одна девушка-черкешенка сказала им просто: «Знаете, идемте к нам жить».

Так беженки и девочка-найденыш оказались в семье Астежевых. Хозяйкой дома была Аминат, ей во всем помогала дочь Лала, братья Адам и Джантемир воевали с фашистами. Отца Астежевых репрессировали в 1937 году, домой он не вернулся…

Белокурая девочка стала всеобщей любимицей. Она постепенно оттаяла и рассказала, что зовут ее Мареля Станковская. До войны она с папой и мамой жила в Москве. Но однажды папу арестовали, потом забрали и маму, а ее забрали в детдом… Мареля быстро перезнакомилась со сверстницами, те стали учить ее черкесскому языку, своим играм и песням.

В ауле все знали, что у Астежевых живет девочка, которую прислал солдат из их аула. Многие приходили расспросить – не их ли отец или сын был тем солдатом. Приходили даже те, кто получили похоронки, но отказывалась верить в смерть близких.

Летом 1942 года в аул вошли немцы. Беженки сказали Аминат: «Нам оставаться у вас нельзя. Все в ауле знают, что мы еврейки. Вам тоже несдобровать». Аминат ответила: «Не беспокойтесь, сестры, у нас такой закон – гостей защищать ценой собственной жизни».

Когда двое немцев с автоматами вошли во двор Астежевых, мать и дочь быстро расстелили коврики на полу и начали молиться, хотя время намаза еще не пришло. Немцы обратились к ним, но женщины продолжали молиться. Прямо под их ковриками, в подполе, скрывались беженки и Мареля. Немцы плюнули, забрали все съестное и ценное и ушли… Впоследствии Мареля вспоминала: «Никогда мама так долго не молилась!»

Немцы стояли в ауле шесть месяцев, но больше в дом Астежевых не заходили.

После войны Лала стала учительницей. Она и Марелю убедила учиться дальше. После окончания школы Мареля поступила в педагогическое училище. Она одинаково хорошо говорила и писала по-русски и по-черкесски. Преподаватели в училище приняли участие в судьбе девушки, начали писать письма в инстанции. Наконец пришел ответ: польский офицер-эмигрант Евгений Станиславович Станковский расстрелян в 1937 году как шпион и враг народа. Его жена, Зося Иосифовна, была репрессирована, освобождена в 1956 году и реабилитирована.

Найти настоящую мать оказалось тоже нелегко – она потеряла квартиру и прописку, скиталась по добрым людям. Наконец, от нее пришло первое письмо. Мать все эти годы искала дочь, хотя ей сказали, что поезд с детдомовскими детьми разбомбили на станции Невинномысск. Зося Иосифовна никак не могла предположить, что Мареля нашла приют в черкесской семье… Вскоре Мареля приехала в Москву и смогла обнять мать. Зося Иосифовна рассказала горькую историю семьи Станковских: отец, офицер армии Пилсудского, сочувствовал рабочему движению, участвовал в митингах, попал, что называется, в «черный список», поэтому уехал в СССР. Но там он сам и его семья попала под жернова сталинских репрессий.

Зося Иосифовна вскоре умерла. Мареле пришлось похоронить и вторую маму, Аминат Астежеву. В ауле подросло уже новое поколение, и многие не понимали, почему так горько оплакивает покойную эта светловолосая женщина.

«Я в неоплатном долгу перед этой семьей и всем аулом», - часто повторяла Мареля Станковская. И неизменно прибавляла: «Я черкешенка и этим горжусь!»

* * *